— Прости, я не подумала… — лепечет, отводя глаза в сторону

Со вздохом возвращаюсь в ванную и накидываю на себя махровый халат. Что я говорил? Джентльмен от природы. Готов выглядеть, как идиот лишь бы не смущать даму.

— Совещание окончено, Марина. — поясняю, на случай, если она вдруг не поняла. Хотя на английском она вроде свободно изъясняется. — У тебя еще какие-то ко мне вопросы?

Марина начинает зигзагами елозить в кресле и, наконец, выпаливает:

— Как насчет поужинать сегодня вечером?

Пока я соображаю, что она подразумевает под ужином, добавляет:

— Я так понимаю, у тебя никого нет…Так вот, я тоже ни с кем не встречаюсь. А сегодня выходной, вот я и подумала…

А. Это она меня на свидание приглашает. Мой мозг точно запекся в пельмень, если я перестал замечать, когда со мной флиртуют.

Молчу и глазею на краснеющую Марину. Она ничего. Стройная, симпатичная и совсем неглупая. И бегло говорит по английски, что избавляет меня от присутствия моего занудного альтер эго.

Вот только это все тлен и пустота. Она не Слава. Глаза не те, улыбка не та, волосы не те. Все не то. Я как проклятый злой колдуньей неудачник помешан на ней одной.

— Ты хорошая девушка, Марина. Но я не тот кто тебе нужен.

Вот это позорище. Печальный, блядь, Атос.

— У тебя кто-то есть? — тихо бубнит под нос неудавшаяся миледи.

— Я люблю одного человека. — зачем-то озвучиваю вслух свои мысли. — Уверен, что навсегда.

Кажется, я официально достиг дна. Дайте мне ведро шоколадных конфет и включите Титаник.

— Мне нужно было сразу догадаться. — грустно улыбается Марина. — Знаешь, ему с тобой очень повезло.

Чеееего, блядь? Я аж своей ванильной сентиментальностью поперхнулся.

— Кому это «ему»? — стараюсь не звучать слишком грубо.

— Юджину, конечно. Ты ведь о нем говорил, да? Я заметила как ты на него смотришь.

Нет, все-таки тот жополаз в клинике мне карму попортил. Да чего они все ко мне со своими подозрениями в содомии прицепились?

А вслух говорю:

— Ты меня раскусила. А теперь иди из моего номера, пока мой занудный медвежонок не начал ревновать.

Лицо Марины — олицетворение патриотизма: на нем со скоростью товарняка сменяются все цвета флага России: белый — синий и сочный красный.

— Да… — сгребает свое пальто со спинки кресла. — Я, пожалуй, пойду.

Едва дверь за ней захлопывается, я как куча побитого металлолома падаю на кровать. Никогда не думал, что до такого докачусь: не хочу жрать, не хочу трахаться и видеть тоже никого не хочу.

И словно в насмешку моей новоявленной интровертности раздается настойчивый стук в дверь.

Если это мой занудный медвежонок, я ему руки, на хрен, выдерну, чтобы не повадно было Кристофера Робина от траура отвлекать.

Дергаю дверь, готовясь рычать, и столбенею на месте. Она. Мое ампутированное сердце. Пропавшая эрекция. Навязчивое сновидение. Стоит на пороге и, нахмурившись, кусает губы. Красивее, чем Энжи времен Лары Крофт.

Я даже слова выдавить из себя не могу. Просто отхожу в сторону, пропуская матрешку внутрь. Смотрю, как она переставляет свои бесконечные ноги в охеренных каблучищах, и как голодный пес втягиваю носом ее запах. Морозный воздух и клубника, от которых тоска по ней мгновенно простреливает нервы, отдаваясь в сердце.

— Я пришла поговорить. — устремляет на меня свои кошачьи глаза. Окидывает взглядом с ног до головы и вопросительно поднимает брови: — Ты ведь знаешь, что похож на махровую мумию?

Молча скидываю халат, оставаясь стоять в полотенце.

— Так лучше?

Матрешка быстро ощупывает меня глазами, и ее щеки вспыхивают. Я и забыл, что бешеная кошка умеет стесняться.

— Ты бы не мог прикрыться, Малфой. — краснеет еще гуще и тычет пальцем в полотенце. — У тебя…

У меня стоит. Несколько дней был разлагающимся зомби, но стоило ей только шагнуть за порог, как я хочу все. Жить, жрать и трахаться. Но больше всего я хочу ее.

— Неа. — ухмыляюсь. — не мог бы. Так чем обязан?

Прощай печальный Атос, здравствуй задиристый Д'Артаньян.

— Я подумала, что после всего, что у нас было, — старательно сморит куда-то поверх моей головы. — нам как минимум нужно поговорить напоследок. Так будет по-взрослому.

Ну вообще, матрешка, конечно, права. У меня у самого незакрытый гештальт есть по поводу этого разговора.

— Слушаю тебя.

— Я хотела сказать, что ты был прав насчет Егора. Ему действительно что-то было от меня нужно и Эльза была ненастоящая…

Слава начинает расхаживать по комнате, а я пытаюсь анализировать ее слова. То же самое она говорила в прошлый раз в «Краснодаре», но тогда я просто не воспринял ее всерьез. Наверное, из-за злости и стояка.

— И мне жаль, что я не прислушалась твоим словам, когда ты…

Она вдруг замолкает и, склонив голову, начинает разглядывать кресло. Прослеживаю ее взгляд и готов завыть от досады. Ну какого хера, а? На серой обивке розовеет гребанный шарф. Настолько розовый, что даже на странный вкус Юджина списать его не предоставляется возможным.

— Ну и мудак же ты, Малфой. — шипит, втыкая руки в бока.

Пока я пытаюсь силой мысли заставить шарф исчезнуть, матрешка, гремя каблуками, устремляется к выходу.

— Какая же я идиотка. — рычит себе под нос. — Блядский слизерин.

Слова оправдания уже готовы вылететь из моего рта, но в последний момент, я вспоминаю, что это я бравый мушкетер, а матрешка — опальная миледи, разбившая мне сердце.

— А чего ты хотела? — бросаю ей вслед. — Эта ты та, из-за кого все покатилось к чертям.

Матрешка замирает в дверях, и сквозь гул грохочущего сердца я слышу ее звериный рык.

— Ты! — развернувшись, быстро шагает ко мне, сверкая почерневшими глазищами. — Как ты смеешь меня обвинять хоть в чем-то? Ты своим недоверием, своей постоянной ревностью… ты сводил меня с ума… И все началось гораздо раньше…И даже чертов Рафинад здесь не причем…

Я честно пытаюсь ее слушать, но время неумолимо замедляется, гневные слова стихают, и все что я вижу — это ее невыносимо прекрасное лицо, искаженное яростью. Завороженно наблюдаю, как кривится ее пухлый рот, извергающий обвинения и ярко сияют глаза. Ее опьяняющий запах щекочет горло и лупит по вискам, от чего под кожей растекается жар, да и чертова эрекция убивает своей тяжестью.

Матрешка все еще продолжает злобно шипеть, когда я обхватываю рукой ее затылок и дергаю к себе.

— Одурел, Малфой? — упирается локтями мне в грудь.

— Заткнись, Слава. — хриплю ей в губы. — Просто, на хрен, помолчи сейчас.

Она гневно верещит, пытаясь вырваться, но я крепко ее держу. И не планирую отпускать. Точно не ближайшие пару часов. Просто потому что я не могу ее отпустить.

Глава 28

Слава

Меня колотит об боли и бешенства. Какая же я идиотка, если до последнего думала, что есть хоть малейший шанс, что говнюк Малфой блюдет мне верность.

— Отпусти меня! — шиплю в небритую щеку, пока пытаюсь вырваться из жаркого капкана рук, сжимающих мою шею.

— Я бы очень хотел, стерва. — рычит в ответ. — Но я, блядь, просто не могу.

Жесткость его губ и аромат Фаренгейта прикипают в моему рту, заставляя ноги подкашиваться. И все воспоминания о чертовом шарфе и всех хихикающих идиотках рядом с Гасом, исчезают их памяти со звуком унитазного слива. Как же это неправильно. Где, черт возьми, гуляет моя гордость? Забыла выйти из такси?

Отчаянно мычу, пытаясь освободится от дурманящего клейма его рта. Кручу головой, не позволяя его языку проникнуть внутрь, чтобы окончательно не потерять голову. Потому что просто не могу позволить себе сдаться.

Гас сильнее сжимает ладонью затылок, ломая мое сопротивление. Рассвирепев от бессилия, впиваюсь зубами в его губу и ощущаю на небе вкус соленого металла. Давление на моих губах ослабевает, и я, пользуясь моментом, с силой бью ладонями в твердую грудь, так что сама едва удерживаюсь, чтобы не рухнуть на пол.